В нашу гавань заходили корабли (Часть 1)
Как-то написала рассказ, а вытянуть его в полноценный роман руки не доходят. Пусть повисит здесь рассказом.
В нашу гавань заходили корабли
Если бы можно было выбрать место собственной смерти, я бы предпочла умереть в «Старбаксе» на углу Вайго и Риджент. Это лучший «Старбакс» в Лондоне. Здесь, среди кофейно-пончиковых запахов и стильно одетых людей, я впервые почувствовала себя по-настоящему счастливой. Я словно нашла свой рай, из которого через пару месяцев мне предстояло вернуться в ад под названием Липецк.
Наверное, в прошлой жизни я много и с удовольствием грешила, раз мою артистическую душу сослали в славный город металлургов, где вся жизнь вертится вокруг дымящего монстра с грозным именем Комбинат, а жители по праздникам поют, чеканя каждый слог: «Но в ми-ре нет пре-крас-ней кра-са-ты, но в ми-ре нет пре-крас-ней кра-са-ты, чем красата-а-а гаря-я-чего мета-а-лла».
Теперь все это кажется таким далеким, несмотря на то, что в Лондоне я торчу от силы три месяца, а в Липецке прожила двадцать лет. Впрочем, ничего удивительного, если находишь свою кармическую родину.
Родину-то я нашла, а вот с родителями -- самыми что ни на есть биологическими – отношения испортила.
Получилось это так. После третьего курса предки отправили меня в Лондон шлифовать английский в языковой школе, по окончании которой я, вечная умница и отличница, неожиданно даже для себя самой сделала финт ушами: не села в самолет и не вернулась домой продолжать постылую учебу на постылом факультете постылого института. Я вдруг отчетливо поняла, что не хочу жить в Липецке, что мне на фиг не нужен диплом экономиста местного филиала МИСиС, что я не буду работать на комбинате и никогда не выйду замуж за металлурга.
Я призналась себе в том, что люблю Лондон, свой саксофон и Артема. И с этим признанием нужно было что-то делать: закопать поглубже или вытащить наружу. Зажмурившись от страха, я выбрала второе.
- Ты какого прилетаешь? – спросила мама по телефону, - Двадцать седьмого, кажется?
- Мам, я не прилетаю.
В момент произнесения этой фразы я физически ощущала тяжесть собственного языка. Боялась, что дам слабину, не договорю. Но, слава богу, кое-как договорила.
- Как это -- не прилетаешь?!
- Просто, понимаешь... Как бы это сказать... Ну, в общем, мне не нравится Липецк.
Дальше – банально: вечный спор отцов и детей, который закончился тем, что предки решили меня продавить. Отец позвонил через два дня:
- Возвращаться не надумала?
- Нет.
- Как знаешь. Только имей ввиду: содержать тебя в Лондоне мы не будем.
- Я найду работу, а пока, пожалуйста, одолжите мне немного денег на продление визы.
- Выкручивайся сама или возвращайся.
С тех пор родители звонят раз в неделю, чтобы с обидой в голосе спросить: «Как дела?», на что я всегда отвечаю: «Нормально» и описываю погоду.
Я не рассказываю им про Артема и про то, какие у него синие глаза и непослушные волосы. Заранее знаю: в ответ на это они обязательно поинтересуются: «А чем он занимается?» и, услышав, что Артем -- ди-джей, выдадут что-нибудь презрительное, типа: «Это несерьезно. Нормальные мужчины в клубах не работают». Ну да, конечно: все нормальные мужчины работают на Новолипецком металлургическом комбинате.
Не рассказала я предкам и о том, что когда у нас с Артемом было два месяца, мы сделали одинаковые татуировки: надпись «no fear», красивой вязью стекающая по шее за левым ухом.
- Ты богиня, - сказал Артем и поцеловал меня, когда мы вышли из салона, - Хочешь покурить?
- Хочу.
- Поехали ко мне.
Я люблю бывать у него. Там мы можем позволить себе то, чего нельзя сделать у меня: остаться вдвоем. Вместе с шестью русскими я арендую дом в Вулхамстоу – shithole для иммигрантов, черных и местного вайт треша. Вообще, я надеюсь, что однажды Артем предложит мне перебраться к нему, и где-то по дну души уже скребет гвоздем мысль о том, почему он до сих пор этого не сделал. Но я не давлю.
В тот вечер у Артема я курила травку второй раз в жизни, и он мне понравился намного больше, чем первый. Я расслабилась настолько, что почувствовала себя мыльным пузырем, красиво плывущим по воздуху.
Мы смеялись, кидались подушками, занимались сексом, смотрели последний сезон Coupling, принимали вместе ванну с добавлением пахучих приблуд из Boots, и я была на седьмом – нет, даже на восьмом – небе от счастья. Особенно после того, как Артем заявил:
- Ты такая красивая, детка. Вылитая Водянова.
- Мне часто говорят, что я на нее похожа, но в России каждая вторая чем-то напоминает Водянову.
- В России каждая вторая напоминает молочницу из Вологды, а Водянова у нас – одна. И ты – ее миниатюрная копия.
- Слишком миниатюрная.
- А мне нравится. Больно? – Артем поцеловал меня чуть ниже татуировки.
- Нет.
- Тогда иди сюда, мои сто шестьдесят сантиметров счастья.
И мне стало так хорошо...
Встретив Артема, я полюбила не только его самого, но и свое, как мне раньше казалось, обыкновенное лицо и свой маленький рост. Я где-то читала, что людей, которые дарят нам нас, мы любим намного сильнее, чем тех, кто дарит нам себя. Артем был слишком закрыт, чтобы дарить себя. Вместо этого он подарил мне меня, и я увязла в нем по самую макушку.
- Не носи больше свои платья, - как-то сказал он, - Купи узкие джинсы и белые маечки. Ты такая хрупкая. Тебе пойдет.
Услышав это, я почувствовала укол обиды, хоть мне самой к тому времени стало очевидно: липецкий шик в Лондоне не катит. Я купила в H&M скинни и пару алкоголичек, о чем ничуть не жалею: мне, и правда, пошло.
В другой раз Артем посоветовал меньше краситься.
- Мейк тебя простит. Ты становишься матрешкой. Научись обходиться минимумом.
Я попробовала и была приятно удивлена: теперь из зеркала на меня смотрела уверенная в себе жительница мегаполиса, а не провинциальная лохушка Катя Петрова.
Завершил мое преображение поход в парикмахерскую.
- Будем стричь, - заявил Артем, приподняв ладонями мои волосы.
- Нет, - воспротивилась я, - Длинные волосы – это красиво.
- Тебе они не идут. Ты – Дюймовочка, а с копной на голове превращаешься в домовенка Кузю: маленькое туловище и большой жбан.
Это был убойный, хоть и неприятный для самолюбия аргумент, Короче, я согласилась. Пока голубой до синевы стилист клацал ножницами, сидела, зажмурившись: видеть как на пол летят годами отращиваемые, старательно пестуемые пряди было не по себе.
Зато результат затмил мои самые оптимистичные ожидания: со стрижкой под мальчика я стала по-настоящему стильной, даже пропорции фигуры изменились: исчезла приземистость маленького человека, появился костлявый сексапил девочки-подростка.
Артем отреагировал коротко:
- Ва-а-у!
И это «Ва-а-у!» было не только в его голосе, но и в глазах.
- Нравится? – спросила я, проведя рукой по непривычно коротким волосам.
- Кать, ты секси. Без лишних слов. И тату видно.
В ту ночь мы не отрывались друг от друга до рассвета, и я была уверена в том, что Артем очень скоро предложит мне перебраться к нему. Ведь я стала такой, какой он хотел.
Вот и сейчас жду его в любимом «Старбаксе», надеясь услышать заветные слова. Он, как всегда опаздывает, хоть его дом -- в двух шагах. Пока его нет, просматриваю газеты. С тех пор, как я живу в долг, меня интересует только один раздел - объявления о работе. Немного денег ссудили ребята, с которыми снимаю дом. Артема этим решила не грузить: он мальчик обеспеченный, не поймет.
Объявлений – море, но я заранее знаю: меня не возьмут ни в одно приличное место. Студенческая виза истекает через три месяца, job ID нет. Что такое job ID я, если честно, представляю смутно: то ли разрешение на работу, то ли карточка налогоплательщика, но его спрашивают все приличные работодатели. Кажется, все, что мне светит – это турецкие кофе-шопы, и, наверное, скоро я окажусь в одном из них. Буду приносить противным, ленивым туркам кофе и нарды, уворачиваться от приставаний хозяина и получать за этот гемор сто двадцать фунтов в неделю. Так живут мои соседки. Так не хочу жить я, но, видимо, придется.
Без особого энтузиазма читаю объявления, пока взгляд не натыкается на это: «Требуется сиделка с проживанием, умеющая играть на саксофоне. Заработок высокий, выплачивается понедельно».
Хм... Сиделка – лучше, чем подавальщица, зарплата каждую неделю – спасательный круг для тех, у кого ни цента за душой, «с проживанием» - значит за аренду можно больше не платить, но главное: я действительно классно играю на саксофоне. А это – серьезное преимущество перед другими соискательницами.
Обвожу объявление. С одной стороны, рада. С другой -- всем сердцем желаю, чтобы оно не пригодилось. В моих фантазиях Артем уже произносит: «Катюш, ну, какая сиделка? Тем более, с проживанием. Не страдай фигней! Перебирайся ко мне».
К реальности возвращает любимый голос:
- Детка, сорри за опоздание. Не обижайся.
Артем выглядит таким красивым и таким искренне виноватым, что хочется броситься ему на шею и зацеловать до смерти, а уж никак не дуть губы.
- Ничего страшного. Я не скучала.
- Да? – брови Артема взлетают вверх, - И чем же ты занималась? Кокетничала с мужчинами?
Обожаю, когда он ревнует. Мой бой-френд -- не из тех, кто бурно выражает свои чувства, поэтому его ревность, пусть и шутливо-напускная, мне приятна.
- Работу искала, - отвечаю я.
- И есть варианты?
- Вот, - протягиваю ему газету, тыча пальцем в объявление.
- Красный лак. Зачем он тебе? -- походя, замечает Артем, -- Прикольное предложение. Особенно про саксофон заценил. Обязательно попробуй.
Настроение с силой тяжелого поршня бухается вниз. Во-первых, потому что любимый в очередной раз углядел во мне колхоз, как бы я ни пыталась его в себе изничтожить. Во-вторых, ему и в голову не пришло возразить против моего проживания в незнакомом доме. Он и не собирается предлагать мне переехать к нему.
- Думаешь? – вяло спрашиваю я.
- Ну, конечно! Где еще они найдут сиделку, играющую на саксофоне?
- А, может, мне попробовать поиграть в клубах?
- В клубах, по крайней мере, в тех, где работаю я, на саксофоне не играют. Это раз, - снисходительно улыбается Артем, - Если работа предполагает проживание, тебе не придется платить аренду. Это два. Ну, и зарплата высокая, само собой. В твоем случае, очень круто, по-моему.
Артем не понимает, как меня иногда задевают его слова. Например, этим своим «в твоем случае» он проводит черту между мной и собой: для него вариант неприемлем, а для меня – сойдет, потому что он – парень со средствами и в Лондоне живет, а я – нищебродка и в Лондоне выживаю.
- Что значит «в твоем случае»? – не выдерживаю я.
- Кать, ты чего? Я что-то не то сказал?
- Да нет, все верно. Ты прав, конечно.
- Тогда откуда такое кислое выражение лица? Тебя не радует перспектива?
- Радует, но...
- Что «но»? – Артем смотрит на меня обеспокоенно, и я решаю пойти напролом.
На одном дыхании, буравя взглядом стол, выдаю:
- Почему ты не хочешь, чтобы мы жили вместе?
Несколько секунд он молчит, потом поднимает мой подбородок и, глядя в глаза, говорит:
- Я хочу. И, может, не только этого. Я, может, хочу видеть тебя своей женой, но, пожалуйста, дай мне время. У меня сейчас - очень сложный период. Держусь только благодаря тебе.
От таких слов дух захватывает. Артем! Хочет! Видеть! Меня! Женой! Я и мечтать о таком не смела.
- Девочка моя, - он целует меня, едва касаясь губ. Проводит пальцами по щеке.
В этом его жесте и в поцелуе – столько нежности и доверия, что желание поскорее перебраться к нему вдруг начинает казаться мне ужасно пошлым. Говорю:
- Я подожду. Сколько нужно. Все будет хорошо.
- Спасибо. Знаешь, я два года назад отца похоронил.
- Ты не рассказывал.
- Умер от инфаркта.
- И ты приехал сюда?
- Да. Больше не мог выносить материных ебарей.
- Я тебе очень сочувствую.
- Отец ее любил, заботился, все для нее, а она, - Артем морщится, досадливо машет рукой и поспешно надевает солнцезащитные очки.
Ничего не говоря, кладу ладонь на его руку. Уставившись куда-то в сторону, он рассеянно гладит меня по пальцам. С этого момента Артем престает быть просто любимым мальчиком: он становится родным, и я понимаю, что никогда не смогу на него обижаться. Чтобы он ни сделал, чтобы ни сказал, я всегда буду помнить его таким: разделившим со мной свою боль.
Через некоторое время концентрация в воздухе сладкой грусти уменьшается, и Артем идет еще за капучино.
- Чем сейчас займешься? – спрашивает, когда кофе выпит.
Вообще-то, я рассчитывала отправиться к нему, но, кажется, обломалась, а напрашиваться в гости самой, после того, как он сказал, что видит меня женой, -- как-то глуповато. Надо просто подождать.
- Позвоню по объявлению. Если пригласят на собеседование, схожу.
- Молодчинка! – Артем встает, - Ну, пошли?
- Пошли, - отвечаю я, хоть мне и очень хочется посидеть еще. По крайней мере, позвонить по объявлению, пока я здесь, а не на улице.
Но я ничего не говорю: не хватает оттолкнуть любимого мелкими просьбами. Артем доводит меня до метро и, наградив поцелуем, растворяется в толпе, а я отхожу в сторону и открываю газету. Он даже не догадывается, что метро я не воспользуюсь, а пойду на автобусную остановку: так дешевле. Вот только позвоню.
Отвечает протяжный мужской голос.
- Алло, - говорю, - Вам нужна сиделка?
- Добрый день, - продолжительная пауза, - Что касается меня, - пауза, - то лично мне, - пауза, - сиделка не нужна.
- Но я видела...
- Позвольте мне договорить. Лично мне сиделка не нужна, она нужна лорду Паркеру. Но прежде ответьте на вопрос: вы играете на саксофоне?
- Играю. И очень люблю.
- Правда? – нудный голос оживляется, - Вы серьезно? Вы не представляете, как много звонят по объявлению, с ходу начиная рассказывать об опыте работы и рекомендациях, но совершенно упуская из виду одну маленькую деталь. О чем только думают все эти женщины? Что мы написали про саксофон из литературных побуждений?
- Я действительно умею! И у меня есть саксофон.
- Великолепно! Кстати, откуда вы юная леди? Судя по акценту, из России, не так ли?
- Так.
- У вас – прекрасный английский. Поздравляю. Я – Пол, помощник лорда Паркера.
- Катя, студентка. Очень приятно.
- Взаимно. Вы раньше работали сиделкой?
- Нет, - честно отвечаю я.
А смысл врать? Все равно никаких рекомендаций у меня нет.
- Хм... Это не очень хорошо.
И тут мне в голову чуть ли не с неба сваливается мысль.
- Я ухаживала за своей больной бабушкой. Она умирала от рака, - скороговоркой выдаю я, чтобы вернуть беседу в нужное русло, в котором голос на другом конце провода экстатически рад моему звонку.
- Вот как?! Что ж: это чудесно. Не в том смысле, что ваша бабушка умирала от рака, а в том, что вы за ней ухаживали.
- Целых три года.
- Катя, а вы можете подъехать к нам на собеседование? Обязательно с инструментом.
- Могу.
- А сегодня можете?
- Могу.
- Тогда приезжайте к нам перед ужином. В шесть успеете?
- Успею.
- Записывайте адрес.
И вот я как наскипидаренная мчусь к метро, плюнув на экономию. До шести – не так много времени, надо заскочить домой за саксофоном, а опоздать я не должна ни в коем случае. Мне нужна эта работа! Особенно сейчас, когда между мной и Артемом возникла подлинная близость. Я не могу увязнуть в долгах и вернуться в проклятый Липецк. Надо во что бы то ни стало зацепиться здесь: не просто же так любимый сказал, что видит меня женой.
Дом Паркеров – это даже не дом, а настоящий дворец за изящным кованым забором.
Дверь открывает рыжая девушка третьей свежести в униформе. У нее – толстые икры и лицо в крупных конопушках.
- Вы к мистеру Полу?
- Да.
- Пройдемте.
Мы идем через гостиную, оформленную в легком средиземноморском стиле, а не в чопорном викторианском, как я себе навоображала, сворачиваем под лестницу и оказываемся в коридоре с несколькими закрытыми дверьми, расположенными по обе стороны, как в гостинице.
Девушка стучит в одну из них:
- Мистер Пол, к вам – мисс Катя.
Открывает высокий худой старик в белой рубашке и черном костюме с иголочки. Лицо суровое и даже неприятное, но ровно до тех пор, пока на нем не появляется улыбка.
- Прошу, юная леди. Чашечку чая?
Пока Пол возится с чайником, осматриваюсь.
Я сижу в уютной мини-гостиной с мещанскими, но миленькими цветочными занавесками на окнах. Есть еще дверь, которая, по всей видимости, ведет в спальню. Что ж: неплохо живет обслуга у лордов.
- Молоко? – спрашивает Пол.
- Нет, спасибо.
- Я знаю: русские пьют чай с лимоном.
- Ошибаетесь: русские чай вообще не пьют, предпочитая водку.
- На завтрак тоже? – улыбается старик.
- А как же! Выпьем с утра чашку водки и идем домашних медведей на поводках выгуливать.
- Вы не лишены чувства юмора, мисс. В этом доме оно вам очень пригодится, - смеется Пол.
- А что, меня уже взяли на работу?
- Сейчас посмотрим. Сыграйте что-нибудь, если не затруднит.
- Что бы вы хотели услышать?
- А давайте что-нибудь русское. Сумеете?
- Я, вообще-то, джаз люблю, но попробую.
С минуту перебираю в голове варианты: «Подмосковные вечера», «Очи черные», «Я встретил вас», «Белой акации гроздья душистые». Наконец, останавливаюсь на «Очах» и начинаю играть.
Сначала несмело, потом чувствую, как страсть, вложенная в эту мелодию, передается мне. Я даже забываю о том, что нахожусь на собеседовании. После моей игры старик сидит в каком-то оцепенении, словно смотрит кино, видимое лишь ему одному.
А мне хочется играть еще. Почему-то песню из «Бандитского Петербурга». «Там для меня горит очаг, как вечный знак забытых истин. Мне до него последний шаг. И этот шаг длиннее жизни...». И я играю.
- Поздравляю. Вы приняты на работу. Зарплата в пятьсот фунтов в неделю вас устроит? – говорит Пол, когда инструмент замолкает.
Целых пятьсот фунтов! Это же две штуки в месяц! Он еще спрашивает!
- Устроит, - отвечаю, стараясь унять радостную дрожь в голосе.
Вдруг мне в голову приходит мысль: а что если лорд Паркер меня забракует? Мы же еще не общались. И так мне становится жалко своих потенциальных двух тысяч, как будто бы они уже лежат у меня в кошельке, а его пытаются отнять.
- А лорд Паркер? Что если я ему не понравлюсь?
- Уже понравились. Позвольте представиться: Филипп Паркер. Прошу прощения, что ввел вас в заблуждение, но мне очень хотелось познакомиться с вами в неформальной обстановке. Вы отлично играете, Катя. У вас – талант.
Я так и примерзла к креслу: ну, и причуды и этих аристократов. Но камень с души свалился.
- А как же Пол? Он, вообще, существует?
- О, да. И не только в моих фантазиях. Пол – мой камердинер, держит меня в ежовых рукавицах, и сейчас мы пьем чай в его комнате.
- Здесь уютно.
- Да уж. Как у старой девы. Только не говорите ему, что я так сказал. Он очень обидчив. Дуется как старая дева, - старик прикрывает большой жилистой ладонью рот, - Черт! Я во второй раз назвал его старой девой.
- Не беспокойтесь: я ему ничего не скажу. Можно вопрос?
- Задавайте.
- Зачем вам потребовалась сиделка, играющая на саксофоне?
- Потому что больше всего в жизни я люблю слушать игру на саксофоне, а у меня не так много той жизни осталось, чтобы я мог себе позволить игнорировать свои пристрастия. Неоперабельный рак, - произносит Филипп будничным тоном, будто сообщает мне, что вечером, вероятно, будет дождь.
- Сочувствую, - искренне говорю я: старик мне действительно нравится, и мне действительно жаль, что у него -- рак.
В доказательство своей эмпатии я, не задумываясь, кладу ладонь ему на плечо, чем вызываю недоумение в его глазах.
- Просто хотела вас приободрить, - оправдываюсь я, тут же отдернув руку, - Мы, русские, - тактильная нация.
- А я уж было подумал, что вы проявили ко мне эротический интерес, - смеется Филипп, - Какое разочарование!
И я понимаю: мы сработаемся, хотя бы потому, что оба любим саксофон и поржать.
Вдруг лицо старика каменеет, по нему пробегает судорога. Я слышала, что у раковых больных – страшные боли. Видимо, сейчас Филиппу больно. Ни слова не говоря, я снова беру саксофон.
Пока играю, старик выпивает таблетку и закуривает сигарету. Через какое-то время его лицо вновь приобретает подвижность, и я понимаю, что ему стало легче.
- Когда вы сможете переехать и приступить к работе?
- Завтра.
- Прекрасно. А сегодня оставайтесь на ужин. Я вас познакомлю с сыном и невесткой. Презабавнейшие экземпляры, между прочим. Аутист-развратник и показушная страдалица, склонная к алкоголизму и пороку. Вылитые принц Чарльз и леди Диана. Сына, кстати, так и зовут: Чарльз. Вы в России слышали о Диане? Шлюха, которая связалась с египетским лоточником?
- Россия – не Антарктида, - оскорбившись за родину, отвечаю я, - Мы много чего слышали.
- Не принимай мои слова близко к сердцу: я – вредный и больной старикан, который не прочь поворчать и позадевать окружающих. Еще привыкнешь.
- Постараюсь. А, вообще, в России Диану любят. И лично мне она тоже очень симпатична.
- Это потому что ты женщина. Что с вас взять?
- Да вы ксенофоб!
- И много чего еще. Индусов, например, не выношу. Небрежные, ленивые твари.
- А русских?
- Веселая нация. Недавно смотрел интервью с вашим президентом. Путин, кажется.
- Медведев.
- Нет, я имел в виду настоящего президента. Так вот ваш президент в ответ на вопрос о его самой отрицательной черте характера на голубом глазу заявил: доверчивость. Самая отрицательная черта характера бывшего полковника КГБ – это доверчивость. Гениально! Только русские так могут, - смеется Филипп.
История меня веселит, и я к нему присоединяюсь. Старик смотрит на часы:
- Ну что? Пойдем ужинать?
Мы идем в гостиную и садимся за стол, от одного вида которого я начинаю нервничать: слишком много приборов. Я судорожно пытаюсь вспомнить школьные уроки труда, на которых нас учили не только готовить, но и сервировать стол. Кажется, приборы используют с самых дальних. Или нет? Или с ближних? Нет, логичнее все-таки с дальних.
Мой активный мыслительный процесс прерывает появление рыжей коровы, которую я уже видела.
- Можно подавать, сэр?
- Давно пора. Если эти двое опаздывают, это их проблемы. Пока я здесь хозяин.
- Одну минуту, сэр, - толстуха кидает на меня недобрый взгляд и испаряется.
- Это Дженни, экономка, - поясняет Филипп, - Простая женщина, жопа сковородкой.
Я прыскаю от смеха и смотрю на старика с интересом.
- Что тебя удивляет? Что лорд не подбирает выражения? – спрашивает он.
- Ну, в общем, да. Я читала, что английские аристократы деликатны в обращении с простыми людьми.
- Я и деликатен.
- Я заметила: камердинер у вас – старая дева, у экономки – жопа сковородкой. Что же вы скажете про меня?
- Что при своем росте ты можешь делать минет стоя, - ни секунды не колеблясь, выдает старик, чем приводит меня в некоторое замешательство.
Но я быстро прихожу в себя и пытаюсь парировать:
- А у нас в России говорят, что большие женщины созданы для работы, а маленькие – для любви.
Филипп уже изготовился мне ответить, но его внимание переключается на высокую даму в синем костюме «Шанель».
- Виктория, познакомься: это Катя, моя сиделка. Катя, это Виктория – моя невестка, живое опровержение вашей русской мудрости о больших женщинах.
- Вы о чем, Филипп? – спрашивает дама.
- Виктория, ты ведь никогда не работала, не так ли?
- Благотворительность – это тоже работа, - с легким пафосом отвечает женщина и садится за стол, сдержанно мне улыбнувшись, - Кто-нибудь в курсе, где Чарльз?
- Наверное, по обыкновению, гоняет свои шары, - ухмыляется лорд.
- Вы на что намекаете? – враз оживляется Виктория, от чего ее голос приобретает визгливые интонации.
- Я про бильярд.
- Но Чарльз не играет в бильярд!
- Да? Разве? Я и не знал.
- Я, кажется, наелась, - заявляет Виктория и встает, - Приятного аппетита.
- Спасибо, - отвечает Филипп с невинной улыбкой, а после того как женщина уходит, добавляет, - Видела, как взъелась? Совсем с ума от ревности сошла, хотя сама резвится с садовником-турком. Не дают ей покоя лавры Дианы, раз так старательно ей подражает.
- Не очень-то вы уважительно отзываетесь о членах своей семьи, - говорю я.
- Уважение еще заслужить надо. Хоть чем-то. Вот ты, например, играешь на саксофоне, и за это я тебя уважаю. А за что мне ее уважать? За показную благотворительность и страдания?
В этот момент в комнату входит высокий блондин лет сорока, некрасивый, несколько лосеобразный, но франтоватый.
- Папа, как самочувствие?
- Тебя, конечно же, больше интересует, кто эта симпатичная юная леди? – хмыкает старик.
Блондин смущается, что, впрочем, не мешает ему заинтересованно меня разглядывать.
- Это моя сиделка Катя. Даже не думай к ней приставать. Ты меня понял, Чарли?
- Папа, я прошу называть меня Чарльз.
- Ты меня понял?
- Отец, прошу: хоть ты не делай из меня сексуально-озабоченного. Мне вполне хватает Виктории, - заявляет Чарльз, аккуратно расправляя на коленях салфетку.
- Вырядился как плейбой, - неодобрительно замечает старик, но Чарльз пропускает колкость мимо ушей. Он явно не любитель перепалок.
На горячее приносят цыпленка. Не успеваю я сообразить, за какую вилку хвататься, как лорды принимаются есть руками. Ну, слава богу. Руками и я могу.
Остаток ужина проходит спокойно, без словесных нападок со стороны деда. На прощанье он говорит:
- Оставь свой адрес. Я передам его Полу, и тот пришлет за тобой машину. Завтра в девять утра тебя устроит?
- Устроит, но я и сама могу добраться.
- А вещи? Тебе разве не нужно перевезти вещи?
- У меня их немного.
- И все-таки за тобой придет машина.
Такая забота поначалу кажется странной, но потом до меня доходит: Филипп просто очень боится, что я не вернусь. Ему действительно нравится саксофон, а еще ему, наверное, одиноко в доме, в котором близкие, казалось бы, люди озабочены своими адюльтерами, в то время, как он загибается от рака. Мне становится так жалко старика, что хочется хоть немного облегчить ему жизнь.
(Продолжение -- в следующем посте).
В нашу гавань заходили корабли
Если бы можно было выбрать место собственной смерти, я бы предпочла умереть в «Старбаксе» на углу Вайго и Риджент. Это лучший «Старбакс» в Лондоне. Здесь, среди кофейно-пончиковых запахов и стильно одетых людей, я впервые почувствовала себя по-настоящему счастливой. Я словно нашла свой рай, из которого через пару месяцев мне предстояло вернуться в ад под названием Липецк.
Наверное, в прошлой жизни я много и с удовольствием грешила, раз мою артистическую душу сослали в славный город металлургов, где вся жизнь вертится вокруг дымящего монстра с грозным именем Комбинат, а жители по праздникам поют, чеканя каждый слог: «Но в ми-ре нет пре-крас-ней кра-са-ты, но в ми-ре нет пре-крас-ней кра-са-ты, чем красата-а-а гаря-я-чего мета-а-лла».
Теперь все это кажется таким далеким, несмотря на то, что в Лондоне я торчу от силы три месяца, а в Липецке прожила двадцать лет. Впрочем, ничего удивительного, если находишь свою кармическую родину.
Родину-то я нашла, а вот с родителями -- самыми что ни на есть биологическими – отношения испортила.
Получилось это так. После третьего курса предки отправили меня в Лондон шлифовать английский в языковой школе, по окончании которой я, вечная умница и отличница, неожиданно даже для себя самой сделала финт ушами: не села в самолет и не вернулась домой продолжать постылую учебу на постылом факультете постылого института. Я вдруг отчетливо поняла, что не хочу жить в Липецке, что мне на фиг не нужен диплом экономиста местного филиала МИСиС, что я не буду работать на комбинате и никогда не выйду замуж за металлурга.
Я призналась себе в том, что люблю Лондон, свой саксофон и Артема. И с этим признанием нужно было что-то делать: закопать поглубже или вытащить наружу. Зажмурившись от страха, я выбрала второе.
- Ты какого прилетаешь? – спросила мама по телефону, - Двадцать седьмого, кажется?
- Мам, я не прилетаю.
В момент произнесения этой фразы я физически ощущала тяжесть собственного языка. Боялась, что дам слабину, не договорю. Но, слава богу, кое-как договорила.
- Как это -- не прилетаешь?!
- Просто, понимаешь... Как бы это сказать... Ну, в общем, мне не нравится Липецк.
Дальше – банально: вечный спор отцов и детей, который закончился тем, что предки решили меня продавить. Отец позвонил через два дня:
- Возвращаться не надумала?
- Нет.
- Как знаешь. Только имей ввиду: содержать тебя в Лондоне мы не будем.
- Я найду работу, а пока, пожалуйста, одолжите мне немного денег на продление визы.
- Выкручивайся сама или возвращайся.
С тех пор родители звонят раз в неделю, чтобы с обидой в голосе спросить: «Как дела?», на что я всегда отвечаю: «Нормально» и описываю погоду.
Я не рассказываю им про Артема и про то, какие у него синие глаза и непослушные волосы. Заранее знаю: в ответ на это они обязательно поинтересуются: «А чем он занимается?» и, услышав, что Артем -- ди-джей, выдадут что-нибудь презрительное, типа: «Это несерьезно. Нормальные мужчины в клубах не работают». Ну да, конечно: все нормальные мужчины работают на Новолипецком металлургическом комбинате.
Не рассказала я предкам и о том, что когда у нас с Артемом было два месяца, мы сделали одинаковые татуировки: надпись «no fear», красивой вязью стекающая по шее за левым ухом.
- Ты богиня, - сказал Артем и поцеловал меня, когда мы вышли из салона, - Хочешь покурить?
- Хочу.
- Поехали ко мне.
Я люблю бывать у него. Там мы можем позволить себе то, чего нельзя сделать у меня: остаться вдвоем. Вместе с шестью русскими я арендую дом в Вулхамстоу – shithole для иммигрантов, черных и местного вайт треша. Вообще, я надеюсь, что однажды Артем предложит мне перебраться к нему, и где-то по дну души уже скребет гвоздем мысль о том, почему он до сих пор этого не сделал. Но я не давлю.
В тот вечер у Артема я курила травку второй раз в жизни, и он мне понравился намного больше, чем первый. Я расслабилась настолько, что почувствовала себя мыльным пузырем, красиво плывущим по воздуху.
Мы смеялись, кидались подушками, занимались сексом, смотрели последний сезон Coupling, принимали вместе ванну с добавлением пахучих приблуд из Boots, и я была на седьмом – нет, даже на восьмом – небе от счастья. Особенно после того, как Артем заявил:
- Ты такая красивая, детка. Вылитая Водянова.
- Мне часто говорят, что я на нее похожа, но в России каждая вторая чем-то напоминает Водянову.
- В России каждая вторая напоминает молочницу из Вологды, а Водянова у нас – одна. И ты – ее миниатюрная копия.
- Слишком миниатюрная.
- А мне нравится. Больно? – Артем поцеловал меня чуть ниже татуировки.
- Нет.
- Тогда иди сюда, мои сто шестьдесят сантиметров счастья.
И мне стало так хорошо...
Встретив Артема, я полюбила не только его самого, но и свое, как мне раньше казалось, обыкновенное лицо и свой маленький рост. Я где-то читала, что людей, которые дарят нам нас, мы любим намного сильнее, чем тех, кто дарит нам себя. Артем был слишком закрыт, чтобы дарить себя. Вместо этого он подарил мне меня, и я увязла в нем по самую макушку.
- Не носи больше свои платья, - как-то сказал он, - Купи узкие джинсы и белые маечки. Ты такая хрупкая. Тебе пойдет.
Услышав это, я почувствовала укол обиды, хоть мне самой к тому времени стало очевидно: липецкий шик в Лондоне не катит. Я купила в H&M скинни и пару алкоголичек, о чем ничуть не жалею: мне, и правда, пошло.
В другой раз Артем посоветовал меньше краситься.
- Мейк тебя простит. Ты становишься матрешкой. Научись обходиться минимумом.
Я попробовала и была приятно удивлена: теперь из зеркала на меня смотрела уверенная в себе жительница мегаполиса, а не провинциальная лохушка Катя Петрова.
Завершил мое преображение поход в парикмахерскую.
- Будем стричь, - заявил Артем, приподняв ладонями мои волосы.
- Нет, - воспротивилась я, - Длинные волосы – это красиво.
- Тебе они не идут. Ты – Дюймовочка, а с копной на голове превращаешься в домовенка Кузю: маленькое туловище и большой жбан.
Это был убойный, хоть и неприятный для самолюбия аргумент, Короче, я согласилась. Пока голубой до синевы стилист клацал ножницами, сидела, зажмурившись: видеть как на пол летят годами отращиваемые, старательно пестуемые пряди было не по себе.
Зато результат затмил мои самые оптимистичные ожидания: со стрижкой под мальчика я стала по-настоящему стильной, даже пропорции фигуры изменились: исчезла приземистость маленького человека, появился костлявый сексапил девочки-подростка.
Артем отреагировал коротко:
- Ва-а-у!
И это «Ва-а-у!» было не только в его голосе, но и в глазах.
- Нравится? – спросила я, проведя рукой по непривычно коротким волосам.
- Кать, ты секси. Без лишних слов. И тату видно.
В ту ночь мы не отрывались друг от друга до рассвета, и я была уверена в том, что Артем очень скоро предложит мне перебраться к нему. Ведь я стала такой, какой он хотел.
Вот и сейчас жду его в любимом «Старбаксе», надеясь услышать заветные слова. Он, как всегда опаздывает, хоть его дом -- в двух шагах. Пока его нет, просматриваю газеты. С тех пор, как я живу в долг, меня интересует только один раздел - объявления о работе. Немного денег ссудили ребята, с которыми снимаю дом. Артема этим решила не грузить: он мальчик обеспеченный, не поймет.
Объявлений – море, но я заранее знаю: меня не возьмут ни в одно приличное место. Студенческая виза истекает через три месяца, job ID нет. Что такое job ID я, если честно, представляю смутно: то ли разрешение на работу, то ли карточка налогоплательщика, но его спрашивают все приличные работодатели. Кажется, все, что мне светит – это турецкие кофе-шопы, и, наверное, скоро я окажусь в одном из них. Буду приносить противным, ленивым туркам кофе и нарды, уворачиваться от приставаний хозяина и получать за этот гемор сто двадцать фунтов в неделю. Так живут мои соседки. Так не хочу жить я, но, видимо, придется.
Без особого энтузиазма читаю объявления, пока взгляд не натыкается на это: «Требуется сиделка с проживанием, умеющая играть на саксофоне. Заработок высокий, выплачивается понедельно».
Хм... Сиделка – лучше, чем подавальщица, зарплата каждую неделю – спасательный круг для тех, у кого ни цента за душой, «с проживанием» - значит за аренду можно больше не платить, но главное: я действительно классно играю на саксофоне. А это – серьезное преимущество перед другими соискательницами.
Обвожу объявление. С одной стороны, рада. С другой -- всем сердцем желаю, чтобы оно не пригодилось. В моих фантазиях Артем уже произносит: «Катюш, ну, какая сиделка? Тем более, с проживанием. Не страдай фигней! Перебирайся ко мне».
К реальности возвращает любимый голос:
- Детка, сорри за опоздание. Не обижайся.
Артем выглядит таким красивым и таким искренне виноватым, что хочется броситься ему на шею и зацеловать до смерти, а уж никак не дуть губы.
- Ничего страшного. Я не скучала.
- Да? – брови Артема взлетают вверх, - И чем же ты занималась? Кокетничала с мужчинами?
Обожаю, когда он ревнует. Мой бой-френд -- не из тех, кто бурно выражает свои чувства, поэтому его ревность, пусть и шутливо-напускная, мне приятна.
- Работу искала, - отвечаю я.
- И есть варианты?
- Вот, - протягиваю ему газету, тыча пальцем в объявление.
- Красный лак. Зачем он тебе? -- походя, замечает Артем, -- Прикольное предложение. Особенно про саксофон заценил. Обязательно попробуй.
Настроение с силой тяжелого поршня бухается вниз. Во-первых, потому что любимый в очередной раз углядел во мне колхоз, как бы я ни пыталась его в себе изничтожить. Во-вторых, ему и в голову не пришло возразить против моего проживания в незнакомом доме. Он и не собирается предлагать мне переехать к нему.
- Думаешь? – вяло спрашиваю я.
- Ну, конечно! Где еще они найдут сиделку, играющую на саксофоне?
- А, может, мне попробовать поиграть в клубах?
- В клубах, по крайней мере, в тех, где работаю я, на саксофоне не играют. Это раз, - снисходительно улыбается Артем, - Если работа предполагает проживание, тебе не придется платить аренду. Это два. Ну, и зарплата высокая, само собой. В твоем случае, очень круто, по-моему.
Артем не понимает, как меня иногда задевают его слова. Например, этим своим «в твоем случае» он проводит черту между мной и собой: для него вариант неприемлем, а для меня – сойдет, потому что он – парень со средствами и в Лондоне живет, а я – нищебродка и в Лондоне выживаю.
- Что значит «в твоем случае»? – не выдерживаю я.
- Кать, ты чего? Я что-то не то сказал?
- Да нет, все верно. Ты прав, конечно.
- Тогда откуда такое кислое выражение лица? Тебя не радует перспектива?
- Радует, но...
- Что «но»? – Артем смотрит на меня обеспокоенно, и я решаю пойти напролом.
На одном дыхании, буравя взглядом стол, выдаю:
- Почему ты не хочешь, чтобы мы жили вместе?
Несколько секунд он молчит, потом поднимает мой подбородок и, глядя в глаза, говорит:
- Я хочу. И, может, не только этого. Я, может, хочу видеть тебя своей женой, но, пожалуйста, дай мне время. У меня сейчас - очень сложный период. Держусь только благодаря тебе.
От таких слов дух захватывает. Артем! Хочет! Видеть! Меня! Женой! Я и мечтать о таком не смела.
- Девочка моя, - он целует меня, едва касаясь губ. Проводит пальцами по щеке.
В этом его жесте и в поцелуе – столько нежности и доверия, что желание поскорее перебраться к нему вдруг начинает казаться мне ужасно пошлым. Говорю:
- Я подожду. Сколько нужно. Все будет хорошо.
- Спасибо. Знаешь, я два года назад отца похоронил.
- Ты не рассказывал.
- Умер от инфаркта.
- И ты приехал сюда?
- Да. Больше не мог выносить материных ебарей.
- Я тебе очень сочувствую.
- Отец ее любил, заботился, все для нее, а она, - Артем морщится, досадливо машет рукой и поспешно надевает солнцезащитные очки.
Ничего не говоря, кладу ладонь на его руку. Уставившись куда-то в сторону, он рассеянно гладит меня по пальцам. С этого момента Артем престает быть просто любимым мальчиком: он становится родным, и я понимаю, что никогда не смогу на него обижаться. Чтобы он ни сделал, чтобы ни сказал, я всегда буду помнить его таким: разделившим со мной свою боль.
Через некоторое время концентрация в воздухе сладкой грусти уменьшается, и Артем идет еще за капучино.
- Чем сейчас займешься? – спрашивает, когда кофе выпит.
Вообще-то, я рассчитывала отправиться к нему, но, кажется, обломалась, а напрашиваться в гости самой, после того, как он сказал, что видит меня женой, -- как-то глуповато. Надо просто подождать.
- Позвоню по объявлению. Если пригласят на собеседование, схожу.
- Молодчинка! – Артем встает, - Ну, пошли?
- Пошли, - отвечаю я, хоть мне и очень хочется посидеть еще. По крайней мере, позвонить по объявлению, пока я здесь, а не на улице.
Но я ничего не говорю: не хватает оттолкнуть любимого мелкими просьбами. Артем доводит меня до метро и, наградив поцелуем, растворяется в толпе, а я отхожу в сторону и открываю газету. Он даже не догадывается, что метро я не воспользуюсь, а пойду на автобусную остановку: так дешевле. Вот только позвоню.
Отвечает протяжный мужской голос.
- Алло, - говорю, - Вам нужна сиделка?
- Добрый день, - продолжительная пауза, - Что касается меня, - пауза, - то лично мне, - пауза, - сиделка не нужна.
- Но я видела...
- Позвольте мне договорить. Лично мне сиделка не нужна, она нужна лорду Паркеру. Но прежде ответьте на вопрос: вы играете на саксофоне?
- Играю. И очень люблю.
- Правда? – нудный голос оживляется, - Вы серьезно? Вы не представляете, как много звонят по объявлению, с ходу начиная рассказывать об опыте работы и рекомендациях, но совершенно упуская из виду одну маленькую деталь. О чем только думают все эти женщины? Что мы написали про саксофон из литературных побуждений?
- Я действительно умею! И у меня есть саксофон.
- Великолепно! Кстати, откуда вы юная леди? Судя по акценту, из России, не так ли?
- Так.
- У вас – прекрасный английский. Поздравляю. Я – Пол, помощник лорда Паркера.
- Катя, студентка. Очень приятно.
- Взаимно. Вы раньше работали сиделкой?
- Нет, - честно отвечаю я.
А смысл врать? Все равно никаких рекомендаций у меня нет.
- Хм... Это не очень хорошо.
И тут мне в голову чуть ли не с неба сваливается мысль.
- Я ухаживала за своей больной бабушкой. Она умирала от рака, - скороговоркой выдаю я, чтобы вернуть беседу в нужное русло, в котором голос на другом конце провода экстатически рад моему звонку.
- Вот как?! Что ж: это чудесно. Не в том смысле, что ваша бабушка умирала от рака, а в том, что вы за ней ухаживали.
- Целых три года.
- Катя, а вы можете подъехать к нам на собеседование? Обязательно с инструментом.
- Могу.
- А сегодня можете?
- Могу.
- Тогда приезжайте к нам перед ужином. В шесть успеете?
- Успею.
- Записывайте адрес.
И вот я как наскипидаренная мчусь к метро, плюнув на экономию. До шести – не так много времени, надо заскочить домой за саксофоном, а опоздать я не должна ни в коем случае. Мне нужна эта работа! Особенно сейчас, когда между мной и Артемом возникла подлинная близость. Я не могу увязнуть в долгах и вернуться в проклятый Липецк. Надо во что бы то ни стало зацепиться здесь: не просто же так любимый сказал, что видит меня женой.
Дом Паркеров – это даже не дом, а настоящий дворец за изящным кованым забором.
Дверь открывает рыжая девушка третьей свежести в униформе. У нее – толстые икры и лицо в крупных конопушках.
- Вы к мистеру Полу?
- Да.
- Пройдемте.
Мы идем через гостиную, оформленную в легком средиземноморском стиле, а не в чопорном викторианском, как я себе навоображала, сворачиваем под лестницу и оказываемся в коридоре с несколькими закрытыми дверьми, расположенными по обе стороны, как в гостинице.
Девушка стучит в одну из них:
- Мистер Пол, к вам – мисс Катя.
Открывает высокий худой старик в белой рубашке и черном костюме с иголочки. Лицо суровое и даже неприятное, но ровно до тех пор, пока на нем не появляется улыбка.
- Прошу, юная леди. Чашечку чая?
Пока Пол возится с чайником, осматриваюсь.
Я сижу в уютной мини-гостиной с мещанскими, но миленькими цветочными занавесками на окнах. Есть еще дверь, которая, по всей видимости, ведет в спальню. Что ж: неплохо живет обслуга у лордов.
- Молоко? – спрашивает Пол.
- Нет, спасибо.
- Я знаю: русские пьют чай с лимоном.
- Ошибаетесь: русские чай вообще не пьют, предпочитая водку.
- На завтрак тоже? – улыбается старик.
- А как же! Выпьем с утра чашку водки и идем домашних медведей на поводках выгуливать.
- Вы не лишены чувства юмора, мисс. В этом доме оно вам очень пригодится, - смеется Пол.
- А что, меня уже взяли на работу?
- Сейчас посмотрим. Сыграйте что-нибудь, если не затруднит.
- Что бы вы хотели услышать?
- А давайте что-нибудь русское. Сумеете?
- Я, вообще-то, джаз люблю, но попробую.
С минуту перебираю в голове варианты: «Подмосковные вечера», «Очи черные», «Я встретил вас», «Белой акации гроздья душистые». Наконец, останавливаюсь на «Очах» и начинаю играть.
Сначала несмело, потом чувствую, как страсть, вложенная в эту мелодию, передается мне. Я даже забываю о том, что нахожусь на собеседовании. После моей игры старик сидит в каком-то оцепенении, словно смотрит кино, видимое лишь ему одному.
А мне хочется играть еще. Почему-то песню из «Бандитского Петербурга». «Там для меня горит очаг, как вечный знак забытых истин. Мне до него последний шаг. И этот шаг длиннее жизни...». И я играю.
- Поздравляю. Вы приняты на работу. Зарплата в пятьсот фунтов в неделю вас устроит? – говорит Пол, когда инструмент замолкает.
Целых пятьсот фунтов! Это же две штуки в месяц! Он еще спрашивает!
- Устроит, - отвечаю, стараясь унять радостную дрожь в голосе.
Вдруг мне в голову приходит мысль: а что если лорд Паркер меня забракует? Мы же еще не общались. И так мне становится жалко своих потенциальных двух тысяч, как будто бы они уже лежат у меня в кошельке, а его пытаются отнять.
- А лорд Паркер? Что если я ему не понравлюсь?
- Уже понравились. Позвольте представиться: Филипп Паркер. Прошу прощения, что ввел вас в заблуждение, но мне очень хотелось познакомиться с вами в неформальной обстановке. Вы отлично играете, Катя. У вас – талант.
Я так и примерзла к креслу: ну, и причуды и этих аристократов. Но камень с души свалился.
- А как же Пол? Он, вообще, существует?
- О, да. И не только в моих фантазиях. Пол – мой камердинер, держит меня в ежовых рукавицах, и сейчас мы пьем чай в его комнате.
- Здесь уютно.
- Да уж. Как у старой девы. Только не говорите ему, что я так сказал. Он очень обидчив. Дуется как старая дева, - старик прикрывает большой жилистой ладонью рот, - Черт! Я во второй раз назвал его старой девой.
- Не беспокойтесь: я ему ничего не скажу. Можно вопрос?
- Задавайте.
- Зачем вам потребовалась сиделка, играющая на саксофоне?
- Потому что больше всего в жизни я люблю слушать игру на саксофоне, а у меня не так много той жизни осталось, чтобы я мог себе позволить игнорировать свои пристрастия. Неоперабельный рак, - произносит Филипп будничным тоном, будто сообщает мне, что вечером, вероятно, будет дождь.
- Сочувствую, - искренне говорю я: старик мне действительно нравится, и мне действительно жаль, что у него -- рак.
В доказательство своей эмпатии я, не задумываясь, кладу ладонь ему на плечо, чем вызываю недоумение в его глазах.
- Просто хотела вас приободрить, - оправдываюсь я, тут же отдернув руку, - Мы, русские, - тактильная нация.
- А я уж было подумал, что вы проявили ко мне эротический интерес, - смеется Филипп, - Какое разочарование!
И я понимаю: мы сработаемся, хотя бы потому, что оба любим саксофон и поржать.
Вдруг лицо старика каменеет, по нему пробегает судорога. Я слышала, что у раковых больных – страшные боли. Видимо, сейчас Филиппу больно. Ни слова не говоря, я снова беру саксофон.
Пока играю, старик выпивает таблетку и закуривает сигарету. Через какое-то время его лицо вновь приобретает подвижность, и я понимаю, что ему стало легче.
- Когда вы сможете переехать и приступить к работе?
- Завтра.
- Прекрасно. А сегодня оставайтесь на ужин. Я вас познакомлю с сыном и невесткой. Презабавнейшие экземпляры, между прочим. Аутист-развратник и показушная страдалица, склонная к алкоголизму и пороку. Вылитые принц Чарльз и леди Диана. Сына, кстати, так и зовут: Чарльз. Вы в России слышали о Диане? Шлюха, которая связалась с египетским лоточником?
- Россия – не Антарктида, - оскорбившись за родину, отвечаю я, - Мы много чего слышали.
- Не принимай мои слова близко к сердцу: я – вредный и больной старикан, который не прочь поворчать и позадевать окружающих. Еще привыкнешь.
- Постараюсь. А, вообще, в России Диану любят. И лично мне она тоже очень симпатична.
- Это потому что ты женщина. Что с вас взять?
- Да вы ксенофоб!
- И много чего еще. Индусов, например, не выношу. Небрежные, ленивые твари.
- А русских?
- Веселая нация. Недавно смотрел интервью с вашим президентом. Путин, кажется.
- Медведев.
- Нет, я имел в виду настоящего президента. Так вот ваш президент в ответ на вопрос о его самой отрицательной черте характера на голубом глазу заявил: доверчивость. Самая отрицательная черта характера бывшего полковника КГБ – это доверчивость. Гениально! Только русские так могут, - смеется Филипп.
История меня веселит, и я к нему присоединяюсь. Старик смотрит на часы:
- Ну что? Пойдем ужинать?
Мы идем в гостиную и садимся за стол, от одного вида которого я начинаю нервничать: слишком много приборов. Я судорожно пытаюсь вспомнить школьные уроки труда, на которых нас учили не только готовить, но и сервировать стол. Кажется, приборы используют с самых дальних. Или нет? Или с ближних? Нет, логичнее все-таки с дальних.
Мой активный мыслительный процесс прерывает появление рыжей коровы, которую я уже видела.
- Можно подавать, сэр?
- Давно пора. Если эти двое опаздывают, это их проблемы. Пока я здесь хозяин.
- Одну минуту, сэр, - толстуха кидает на меня недобрый взгляд и испаряется.
- Это Дженни, экономка, - поясняет Филипп, - Простая женщина, жопа сковородкой.
Я прыскаю от смеха и смотрю на старика с интересом.
- Что тебя удивляет? Что лорд не подбирает выражения? – спрашивает он.
- Ну, в общем, да. Я читала, что английские аристократы деликатны в обращении с простыми людьми.
- Я и деликатен.
- Я заметила: камердинер у вас – старая дева, у экономки – жопа сковородкой. Что же вы скажете про меня?
- Что при своем росте ты можешь делать минет стоя, - ни секунды не колеблясь, выдает старик, чем приводит меня в некоторое замешательство.
Но я быстро прихожу в себя и пытаюсь парировать:
- А у нас в России говорят, что большие женщины созданы для работы, а маленькие – для любви.
Филипп уже изготовился мне ответить, но его внимание переключается на высокую даму в синем костюме «Шанель».
- Виктория, познакомься: это Катя, моя сиделка. Катя, это Виктория – моя невестка, живое опровержение вашей русской мудрости о больших женщинах.
- Вы о чем, Филипп? – спрашивает дама.
- Виктория, ты ведь никогда не работала, не так ли?
- Благотворительность – это тоже работа, - с легким пафосом отвечает женщина и садится за стол, сдержанно мне улыбнувшись, - Кто-нибудь в курсе, где Чарльз?
- Наверное, по обыкновению, гоняет свои шары, - ухмыляется лорд.
- Вы на что намекаете? – враз оживляется Виктория, от чего ее голос приобретает визгливые интонации.
- Я про бильярд.
- Но Чарльз не играет в бильярд!
- Да? Разве? Я и не знал.
- Я, кажется, наелась, - заявляет Виктория и встает, - Приятного аппетита.
- Спасибо, - отвечает Филипп с невинной улыбкой, а после того как женщина уходит, добавляет, - Видела, как взъелась? Совсем с ума от ревности сошла, хотя сама резвится с садовником-турком. Не дают ей покоя лавры Дианы, раз так старательно ей подражает.
- Не очень-то вы уважительно отзываетесь о членах своей семьи, - говорю я.
- Уважение еще заслужить надо. Хоть чем-то. Вот ты, например, играешь на саксофоне, и за это я тебя уважаю. А за что мне ее уважать? За показную благотворительность и страдания?
В этот момент в комнату входит высокий блондин лет сорока, некрасивый, несколько лосеобразный, но франтоватый.
- Папа, как самочувствие?
- Тебя, конечно же, больше интересует, кто эта симпатичная юная леди? – хмыкает старик.
Блондин смущается, что, впрочем, не мешает ему заинтересованно меня разглядывать.
- Это моя сиделка Катя. Даже не думай к ней приставать. Ты меня понял, Чарли?
- Папа, я прошу называть меня Чарльз.
- Ты меня понял?
- Отец, прошу: хоть ты не делай из меня сексуально-озабоченного. Мне вполне хватает Виктории, - заявляет Чарльз, аккуратно расправляя на коленях салфетку.
- Вырядился как плейбой, - неодобрительно замечает старик, но Чарльз пропускает колкость мимо ушей. Он явно не любитель перепалок.
На горячее приносят цыпленка. Не успеваю я сообразить, за какую вилку хвататься, как лорды принимаются есть руками. Ну, слава богу. Руками и я могу.
Остаток ужина проходит спокойно, без словесных нападок со стороны деда. На прощанье он говорит:
- Оставь свой адрес. Я передам его Полу, и тот пришлет за тобой машину. Завтра в девять утра тебя устроит?
- Устроит, но я и сама могу добраться.
- А вещи? Тебе разве не нужно перевезти вещи?
- У меня их немного.
- И все-таки за тобой придет машина.
Такая забота поначалу кажется странной, но потом до меня доходит: Филипп просто очень боится, что я не вернусь. Ему действительно нравится саксофон, а еще ему, наверное, одиноко в доме, в котором близкие, казалось бы, люди озабочены своими адюльтерами, в то время, как он загибается от рака. Мне становится так жалко старика, что хочется хоть немного облегчить ему жизнь.
(Продолжение -- в следующем посте).
Comments have been disabled for this post.